Давно собиралась перетащить сюда этот фик

[upolzanez]

Название: Королевство послеобеденного сна
Автор: Мэлис Крэш
Бета: Инна ЛМ, Гейко с нагината
Размер: миди, ~10000 слов
Пейринг/Персонажи: Райнхард фон Лоэнграмм, Зигфрид Кирхайс, Вольфганг Миттельмайер, Оскар фон Ройенталь, Ян Вэньли, Юлиан Минц и пр.
Категория: джен
Жанр: флафф
Рейтинг: PG
Предупреждения: AU
Краткое содержание: оживлялка. Кирхайс не погиб, но был ранен, как и Ройенталь. Как это изменит историю?
Размещение: запрещено без разрешения автора

Люди не любят умирать, и убивать не любят тоже. Они не любят заставлять плакать других и сами не любят плакать. Что чувствуешь, когда не можешь выбрать между двумя жизнями? А что – когда умирает семья? Или когда умирает любимая? Никто не хочет, чтобы это произошло. Пока что мир смеется и требует таких страданий.

У меня никогда не было сильного желания все изменить, но без перемен будет грустно. Не хочу больше ничего терять. Хреново, но похоже, что пора двигаться вперед. Я не хотел оглядываться, но, видимо, придется бросить взгляд назад и поразмыслить над своим прошлым. Чтобы достичь мира, в котором никто ничего не будет терять, того, что не будет заставлять плакать детей или любимых. Где друзья просто так не умрут, где никому не придется мучиться. Мир, где все смогут улыбаться и спать, когда им это захочется...
«Легенда о легендарных героях»

Пролог.

488 год по имперскому летоисчислению, зима

– Держи, – Аннерозе опустила в его руки большую чашку с горячим шоколадом. Судя по запаху, с имбирем. – Грейся.
– Спасибо, сестра. Я окончательно превратил этот дом в лазарет, прости, – Райнхард отпил немного и закашлялся. Аннерозе посмотрела на него с некоторой тревогой, он жестом успокоил ее, показав, что все нормально, и снова взялся за чашку обеими руками. Пить просто надо помедленнее, шоколад действительно очень горячий. Зато и внутри становится так тепло, что целых несколько минут не хочется спрятаться под одеяло. Ему ведь уже лучше, он вполне может сидеть в кресле и даже просматривать бумаги. Нельзя поддаваться слабости.
– Ничего страшного. Это немножко напоминает мне о вашем с Зигом детстве, – она мягко улыбнулась перед тем, как выйти из комнаты, и Райнхард невольно вспомнил, как ребенком вот так же пил шоколад, только тогда они сидели вдвоем с Кирхайсом, завернувшись в один плед... Правда, все равно слегка простудились в итоге.
В этот раз он сам попросил Кирхайса покамест держаться подальше. Друг еще не до конца оправился от ранения, и его только заразить не хватало. Меньше всего на свете Райнхард хотел причинить ему вред – потому и старался оберегать как мог после того черного дня, когда двое вернейших друзей и соратников чуть не отдали за него жизнь. О втором, к счастью, тоже было кому позаботиться.
Он поставил пустую чашку на стол. Не стоит держать хрупкие вещи дольше необходимого, потому что руки еще дрожат. Документы рассыпать не страшно, да и техника достаточно прочна, чтобы выдержать падение на ковер, но посуда страдает. Когда температура поднялась первый раз, Райнхард именно так это и заметил – по нарушенной координации движений. Точнее, чуть раньше разболелась голова, но такие мелочи в конце рабочего дня можно было и проигнорировать.
Тогда он приехал домой и упал в это самое кресло, не найдя даже сил раздеться, не то что подняться в спальню. На шум вышел Кирхайс, Райнхард запретил ему подходить и отключился. Проснулся уже в кровати, под присмотром сестры и врача. Последний подтвердил, что это, скорее всего, вирус, прописал лекарства и постельный режим. Таблетки не особо помогали, а вот короткий отдых не помешал. Уже на второй день Райнхард передвигался по дому даже более уверенно, чем друг, – несмотря на уговоры Аннерозе, что вставать не стоит.
Но все-таки разлеживаться он себе позволить не мог. Работы после окончания гражданской войны навалилось слишком много, и большую ее часть нельзя было передоверить Оберштайну или Миттельмайеру. Иной раз Райнхард даже ночевал вне дома, хотя как можно чаще старался возвращаться в свой маленький охраняемый оазис мира и покоя. Несколько часов сна в доме, где ждали его возвращения сестра и Кирхайс, порученный ее заботам после выхода из госпиталя, придавали намного больше сил. Даже если Райнхард приезжал, когда они уже спали, а утром отбывал, не сказав им и десятка слов. Ничего, теперь у него есть возможность немного наверстать упущенное. Если врач скажет, что он не заразен, конечно.
Кстати, тогда и посетителей можно будет принимать лично, а не по комму. А потом еще день-другой, и он сможет вернуться к своим обязанностям. Но пока можно немного посидеть в кресле, наслаждаясь послевкусием от шоколада и уходящим теплом. Слишком быстро уходящим, увы. В комнате вроде бы не холодно, не должно быть холодно... ну да, за окном снег, но внутрь он не может проникнуть. Только почему-то кажется, что он пронес снежок за эти стены, спрятав в собственном сердце.
Райнхард поймал себя на том, что сжимает воротник халата под горлом, пытаясь хоть так поймать недолговечное тепло. Говорить врачу про озноб или не стоит? Высокая температура – это же вроде бы неплохо, организм сражается с болезнью... от этих сентенций, правда, потом сны бредовые снятся. О том, как он пытается командовать армией белых кровяных телец, а те себя ведут хуже самых недисциплинированных альянсовцев.
Наклонившись вперед, он перетащил на колени очередную стопку бумаг. Как раз Альянса и касается, точнее, методов борьбы с оным. Новый способ возвращения Изерлонского коридора под контроль Рейха. Наука предлагает столкнуть в бою две крепости, свежо и оригинально. Стоит попробовать, пожалуй.

1. Рокировка

Together we faced our final fears
Remember the moments that we shared
That's why I'll never give you up or let you go
We'll be ready when the curtain might fall
Feel my heart beating when the crowd calls
I gotta read between the lines
Cuz I'm living out the sсript of my life
Cuz we all got a part we must play
And I've done it but I've done it my way
I gotta read between the lines
In the sсript of my life
Blue, Curtain Falls

перевод

(Вместе мы смотрели в лицо нашим страхам.
Вспомни те минуты, что мы разделили с тобой.
Вот почему я никогда не покину тебя и не отпущу.
Мы будем готовы, когда упадёт занавес.
Почувствуй, как бьётся моё сердце, когда толпа зовёт нас.
Я должен читать между строк,
Потому что я живу по сценарию моей жизни,
Потому что у каждого из нас есть своя роль,
И я сыграл её, но так, как хотел сам.
Я должен читать между строк
Сценарий своей жизни.)

Осень-зима 488 года

– Волк, я ухожу, – Ройенталь произнес это так буднично, что Миттельмайер не сразу осознал смысл его слов, и лишь спустя секунду замер с куском мяса на вилке. Ужин был приготовлен великолепно, съесть после рабочего дня Вольф готов был хоть слона, но после некоторых заявлений аппетит пропадает напрочь. – Ну посуди сам, я тебе еще не надоел? Это уже наглость – так задерживаться в гостях.
– Ты мне не надоел, – он положил вилку и уставился на Оскара. – Послушай, тебе еще рано выходить с больничного...
– На службу я раньше понедельника и не собираюсь. Хотя, раз уж я могу сидеть за столом здесь, смогу и там, – Ройенталь потянулся за картошкой все с тем же непринужденным видом, но было заметно, как подрагивает его рука. Последствия ранения еще давали о себе знать. Но этого упрямца же не переспорить.
– У меня встречное предложение. В понедельник мы с тобой едем в госпиталь. Если врачи скажут, что ты годен к нестроевой, то я от тебя отстану, – Миттельмайер замолчал, ожидая ответа. Друг отзываться не торопился, упорно делая вид, что отдает должное кулинарным талантам Эвы.
Впрочем, Вольф и так мог сказать, что идея Оскару не нравится. И даже предположить, почему. Двадцать шестого октября Ройенталю исполняется тридцать. А в свои дни рождения он предпочитает надираться до беспамятства, отгородившись от всего мира. Так он поступал всегда, если на эту дату не выпадало боевое задание.
И не то чтобы Миттельмайер его не понимал, учитывая все то, что друг рассказывал о своей семье. Просто именно в этом году у Оскара были все шансы не дожить до дня рождения. То, что он сидит здесь сейчас, – чудо.


...Это было в первую очередь недочетом охраны, хотя жутко смахивало на заранее подстроенную ловушку для них всех. Они сдали оружие на входе, и никто не предполагал, что Ансбаха не обыщут вовсе. Лазер в перстне, по крайней мере, уж можно было обнаружить, даже если эти остолопы и побрезговали осмотреть как следует труп герцога.
Вольф не смог восстановить всю картину произошедшего тогда. Остались в памяти только отдельные кадры – выхваченный словно из ниоткуда (это потом выяснили, что Брауншвейга выпотрошили, словно индюшку) штурмовой бластер, выстрел, промах... Кирхайс кинулся на Ансбаха первым, и почти сразу же получил лучом из кольца в грудь.
Второй выстрел достался Ройенталю, и после этого для Миттельмайера не было ничего важнее, чем раненый друг. До прибытия медиков он держал теряющего сознание Оскара, пытаясь остановить кровь, так что даже не заметил, кто именно из адмиралов скрутил-таки гада. Краем уха только уловил, что Ансбах, похоже, умудрился разгрызть капсулу с ядом.
Только передав друга специалистам, Вольф снова начал воспринимать творившееся вокруг. Увидел, как во вторую капсулу грузят Кирхайса, как поднимается с пола и тут же теряет равновесие бледный Лоэнграмм, как осматривают уже его... врачей набежало много, даже в глазах рябило. Руки у Райнхарда были в крови, но в основном чужой – он тоже зажимал рану, а сам практически не пострадал. Парочка царапин, на щеке и чуть выше локтя, задело осколками от колонны, их даже не перевязывали, а просто заклеили.
Лоэнграмм быстро пришел в себя и покинул зал. Чуть позже Миттельмайер заметил его у лазарета – точнее, увидел уже спину. Потом разговорился с врачами, – они так и не пустили его к Ройенталю, лишь убедили, что все будет в порядке, но зато сообщили кое-что о Райнхарде. Его состояние, по мнению одного из медиков, напоминало сильное нервное перенапряжение. Он же и посоветовал уговорить главкома принять успокоительное и лечь.
Вольф не находил себе места от беспокойства, именно поэтому легко согласился и прихватил с собой таблетки. Ему страшно хотелось сделать хоть что-нибудь полезное... только бы при этом не заходить в проклятый зал. На «Брунгильде», куда направился Лоэнграмм, по крайней мере, с виду ничего не напоминало о трагедии. Миттельмайера пропустили без долгих расспросов, разрешили дойти до каюты – то ли главком не отдавал никаких распоряжений на этот счет, то ли его люди больше тревожились о его здоровье и ждали кого-нибудь, кто придумает, как помочь. Отчаянная надежда на некоторых лицах, во всяком случае, читалась.
Дверь даже закрыта не была, отворилась, стоило Вольфу стукнуть по створке костяшками пальцев. Райнхарда он увидел почти сразу, тот сидел на диване, уставившись в стену, словно пытался что-то разглядеть сквозь переборку, и отреагировал на появление незваного гостя не сразу. Миттельмайер, впрочем, тоже никак не мог придумать, как начать разговор, так и стоял на пороге, отмечая про себя, что помощь главкому действительно нужна. Оставлять его сейчас в одиночестве было бы в корне неверно, так ведь и рехнуться можно.
– Ваше превосходительство, – осторожно начал Вольф. Райнхард чуть повернул голову и посмотрел на него, будто не узнавая.
– Уходите, – он сделал паузу, словно вспоминая имя, затем добавил: – Миттельмайер, уйдите, прошу вас.
– Нет, – пусть просьба больше напоминает приказ, последовать ему просто нельзя. Вольф вошел в каюту и прикрыл за собой дверь. – Я не могу.
– Пожалуйста, оставьте меня одного, идите к Ройенталю, там вы нужнее, – Лоэнграмм поднял руку, и стало видно, что кровь он так и не отмыл как следует. Остались темные следы возле лунок ногтей и на костяшках, еще одна врезающаяся в память мелочь.
– Меня к нему не пустили, как и вас – к Кирхайсу, – преодолеть эти несколько шагов было невероятно сложно, но Миттельмайеру удалось. Он сел рядом, игнорируя взгляд главкома, и положил на стол подсунутую врачами упаковку таблеток.
– Что это? – без особого интереса спросил гросс-адмирал.
– Вам нужно это выпить. Если вы мне не доверяете, я позову медиков, но это они мне дали, – звучало, конечно, глупо. Но, похоже, Лоэнграмм меньше всего думал о том, что на его жизнь покушались всего час назад, ему просто хотелось остаться в одиночестве, и дело было не в паранойе, а в невозможности долго держать себя в руках. Вольф чувствовал, что Райнхарда бьет дрожь, и прекрасно понимал его состояние.
– Если я выпью, вы уйдете? – этот устало-раздраженный тон, маскировавший настоящую истерику, Миттельмайер запомнил очень хорошо.
– Нет. Только когда вы ляжете и уснете.
Лоэнграмм горько усмехнулся, но таки вытряхнул из упаковки таблетку и попытался налить в стакан воду из графина. Примерно половина оказалась на столе, но главком этого словно бы не заметил. Предлагать помощь Вольф не стал, боясь, что Райнхард сорвется и откажется от лекарства.
– Я надеюсь, что они не врут, – тихо произнес Лоэнграмм, затем парой глотков запил успокоительное и грохнул стаканом об стол. – Они сказали, что он выжил чудом. Знаете, Миттельмайер, чудеса – это то, что мы должны делать сами...
– Знаю, – Вольф осторожно обнял его за плечи. Они сидели молча еще минут пять-десять, Райнхард оттирал мокрыми салфетками кровь с ладоней, потом шепнул, что засыпает. Кровать, к счастью, расстилать не пришлось, раздевать главкома тоже – тот лишь снял китель и разулся.
Миттельмайер сдержал слово – он покинул каюту Лоэнграмма, только убедившись, что тот крепко спит. Оставшиеся таблетки от греха подальше забрал с собой – успокоительное было сильнодействующим, и не стоило оставлять его здесь. Вольфу было все равно, как это может выглядеть со стороны, ничего дурного он не сделал, однако же мысли о том, что его могут назначить виноватым, пришли в голову сразу же, стоило выйти в коридор. Под дверью каюты дежурил Оберштайн.
– Что-нибудь выяснили? – Миттельмайер решил перехватить инициативу. В конце концов, он имел право здесь находиться и не обязан оправдываться. – Можете доложить мне, его превосходительство все равно не сможет вас принять.
– Он в порядке? – в голосе Оберштайна эмоций было не больше, чем у электронного информатора.
– Выпил успокоительное и спит. Так выяснили или нет?
– Других заговорщиков мы пока не обнаружили, скорее всего, их нет. Либо покушение было личной инициативой Ансбаха, либо он работал не только на Брауншвейга, – в последней фразе Вольфу послышался явный намек. Но переспросить он не успел: помешал офицер связи, прибежавший сообщить, что Ее Светлость графиня фон Грюнвальд желает говорить с маркизом фон Лоэнграммом.
Оберштайн сразу же сказал, что ответит, раз его превосходительство пока не в состоянии. Миттельмайер оборвал его – точно он не запоминал, что сказал тогда; кажется, напомнил, что является старшим по званию из дееспособных членов комсостава на данный момент, а некоторые вещи лучше сообщать при личной встрече, особенно дамам. Вне зависимости от уровня приватности канала связи.
Конечно, Оберштайн что-то нес про совесть и чувство долга, но согласился с тем, что их долг на данный момент – сохранить Лоэнграмма. И не добавлять ему лишних проблем, а с уже имеющимися он разберется, когда придет в себя.
Разговаривать с сестрой главкома было довольно тяжело, но по крайней мере Вольф был уверен, что не наболтал лишнего. Успокоить не успокоил, но хотя бы еще сильнее не перепугал.
Остальные события того дня слиплись в один пестрый ком. Миттельмайер вроде бы еще раз заходил к врачам, но ничего нового не услышал, кроме оптимистичного прогноза насчет Ройенталя. Еще раз напоролся по дороге на Оберштайна. Потом добрался до своей каюты и долго пытался заснуть, но про лекарство в кармане не вспомнил – принял свое, три четверти стакана.

Утром десятого было, как ни странно, не так уж и плохо. А вот Райнхард проснулся поздно, и сразу потребовал доклад о расследовании, но без приложения в форме Оберштайна. Если точнее, главком просто сказал, что не хочет никого видеть, пока можно, и больше интересовался состоянием раненых, чем мотивами Ансбаха.
Вечером того же дня Оберштайн доложил, что на Одине начинает мутить воду Лихтенладе, и почти открытым текстом предложил свалить на него же и покушение. Вольф отказался, напомнив, что Лоэнграмм находится в здравом уме и в такие натяжки может просто не поверить. В итоге решение главком принимал лично, уже одиннадцатого.
При его разговоре с Оберштайном Миттельмайер не присутствовал – слышал только окончание, когда оба вышли из каюты, но вполне отчетливо. Райнхард предложил поднять досье на канцлера и его клан, благо эта семейка насовершала реальных преступлений на несколько расстрельных приговоров.
– У вас небольшие проблемы со стратегическим мышлением, Оберштайн, – эту фразу Вольф тоже запомнил почти дословно. – Да, обвинение в измене решит наши проблемы с Лихтенладе, но я не воюю с женщинами и детьми. Хотя, конечно, они тоже пользовались похищенным у государства, но я не хочу их смерти.
– Вы могли бы их помиловать.
– Нет, – Лоэнграмм остановился, не доходя до угла, за которым стоял Миттельмайер, не то чтобы подслушивавший... просто ему хотелось дослушать до конца. – Оберштайн, вы не думаете о последствиях. Как позавчера, например – благодарю за то, что попытались меня прикрыть, но если бы Ансбах не промахнулся, нас с вами хоронили бы в одном гробу. Это моя вина, что я слишком вам верил, и только моя. Разумеется, теперь я буду осторожнее с вашими советами. Если это вас не устраивает, скажите сразу.
Оберштайн промолчал. Волку даже показалось: он просто знает о том, что у разговора есть свидетель.
– Вы нужны мне, Оберштайн. Но командую здесь я, и решения принимаю тоже я, – устало добавил Райнхард. – Я иду в лазарет, когда вернусь, соберем совещание и решим, кто отправится на Один в авангарде.
На этом месте Вольф подумал, что сейчас его все равно увидят, и поприветствовал обоих, покинув укрытие. Навещать раненых они с главкомом в итоге пошли вместе. Миттельмайер не стал скрывать, что слышал часть разговора, и попросил разрешения временно остаться в крепости – по крайней мере, пока Ройенталь не придет в себя. Лоэнграмм к просьбе обещал прислушаться.
На этот раз их впустили. Насчет Оскара мнение врачей не изменилось – его рана опасности для жизни больше не представляла, так что они единодушно уверяли, что такими темпами он скоро очнется. А вот Кирхайс все еще находился в тяжелом состоянии, и с прогнозами на его счет медики были осторожнее. Кто-то даже снова сказанул про чудо, хорошо еще, Райнхард на сей раз не слышал. Он, когда Вольф заглянул в палату, стоял рядом с капсулой, положив ладонь на стекло и закрыв глаза.
Миттельмайер не рискнул отрывать его. Лоэнграмм, наверное, размышлял или пытался представить, что сказал бы Кирхайс по поводу творящегося в крепости и вообще в империи. Это только выглядело как попытка дозваться... В любом случае, отошел главком от капсулы почти сразу, и вполне нормальным голосом поинтересовался у Вольфа, нет ли у врачей таблеток, от которых успокаиваешься, но спать не хочется. Правда, задавать этот вопрос медикам почему-то не стал.
Совещание прошло спокойно, в числе первых на Один отправили Меклингера: ничего удивительного, на него главком уже привык полагаться. Миттельмайер был почти уверен, что адмирал-искусствовед дров не наломает, разве что слишком увлечется конфискацией древностей. Точнее, про Эрнеста Вольф на самом деле думал совсем недолго, все мысли вылетели из головы, когда из лазарета сообщили, что Оскар проснулся.

Последующие несколько дней он в основном был занят Ройенталем. Друг воспринимал ранение как очередную гадость от судьбы, ругал покойного Ансбаха, свою замедленную реакцию и того конструктора, который придумал двухзарядные кольца. Радовало его только то, что Лоэнграмм практически не пострадал. О тревожащих моментах в поведении главкома Миттельмайер помалкивал, хотя время от времени встречал его, выходя из палаты.
Райнхард выглядел так, будто сдавал кровь, причем сверх безопасной нормы, но такого точно быть не могло. Просто любого человека, даже великого, способны выбить из колеи неопределенность и страх за судьбу дорогого друга. Вольфу все-таки было намного легче. Хотя уговаривать Оскара хоть капельку серьезнее относиться к собственному здоровью – сущая каторга. Есть в галактике вещи неизменные, например, фраза «Со мной все в порядке, Миттельмайер, не стоит беспокоиться».
Оба важных для Волка человека произносили ее почти одинаково. Несмотря на то, что один еще отключался прямо посреди разговора, а второй все больше напоминал собственное привидение. Один раз Вольф даже напросился пообедать с главкомом, только чтобы убедиться, что Райнхард ест, а не выбрасывает все в утилизатор.
Небольшой проблеск света в происходившем, впрочем, можно было найти. Оберштайн отправился на Один, выполнять задание Лоэнграмма, и на таком расстоянии жизнь временно не отравлял. Но даже без него крепость была неуютным местом, которое хотелось покинуть поскорее.
Желание сбылось довольно скоро. Перед отлетом они с Ройенталем снова поспорили: тот собирался лететь на своем флагмане, но Миттельмайер хорошо представлял, чем это кончится. Хорошо еще, удалось разобраться, не привлекая главкома. Тот, конечно, прислушался бы к отчаявшемуся подчиненному, но как бы это выглядело...
Впрочем, друг умудрялся нарушать режим и на «Беовульфе», несмотря на присмотр, и таки допрыгался до осложнений. До Одина Волк в итоге гнал несколько быстрее, чем планировалось. Но какая разница, если планета уже под контролем, а на корабле – ценный груз, мечущийся в бреду из-за собственной глупости? Да и Лоэнграмм не возражал, вошел в положение.
Ничего по-настоящему страшного не произошло, медики справились, но при мысли о тех днях Вольфа до сих пор передергивало. Более или менее успокоился он, только сдав Оскара с рук на руки врачам столичного госпиталя. Хотя, отбывая встречать главкома, еще слегка нервничал.
Лоэнграмм прибыл где-то часов на шестнадцать позже Миттельмайера, и за это время кое-что успело измениться. По трапу Райнхард спускался, буквально сияя от счастья: Кирхайс пришел в себя, когда «Брунгильда» приближалась к планете.
На самом деле узнал об этом Вольф немного позже, а тогда – просто догадывался. Он нарочно держал дистанцию, потому что среди встречавших была графиня фон Грюнвальд. Было бы бестактно вмешиваться в настолько личный момент. Миттельмайер хорошо запомнил, как женщина в темном платье почти бежала к брату... и капсуле, которую осторожно везли вслед за ним.
Даже если бы Вольф не понял намного раньше, какие чувства связывают сестру Райнхарда с Кирхайсом, тех минут было бы вполне достаточно для однозначного вывода. На расстоянии не было видно, как Аннерозе фон Грюнвальд плачет, только – что брат утирает ей слезы.

Недели через две Миттельмайер был вынужден эвакуировать друга из госпиталя к себе домой. Ройенталь уверял, что в такой обстановке скорее загнется, чем поправится. Бесило его все, начиная от цвета стен и заканчивая излишне добродетельными медсестрами, – по правде говоря, и впрямь страшными, как покойный Овлессер, хотя понять руководство клиники в этом вопросе можно было. Репутация Оскара фон Ройенталя говорила сама за себя, что не мешало ему жаловаться на заговор врачей и завидовать Кирхайсу, которого опекала лично Аннерозе.
Докторам, кстати, Вольф довольно быстро начал сочувствовать. Нет, в рамках приличия друг еще держался, но вот в кровати удержать его было нереально, даже напоминая о предыдущих попытках форсировать выздоровление. Все упиралось в заверения о прекрасном самочувствии – и заканчивалось тем, что Оскар тайком вставал, одевался, а потом засыпал в кресле. Оставалось только махнуть рукой, благо врач, с которым Волк проконсультировался по вопросу, сказал, что в принципе на этой стадии лечения физические упражнения даже полезны. Главное, чтобы пациент не пробовал выходить на улицу без присмотра и не перенапрягался, а то возвращение к активной жизни только затянется.
Спустя еще несколько дней Миттельмайер узнал, что не он один столкнулся с этой проблемой, причем выяснил это случайно. В тот день его вызвал Лоэнграмм, и так получилось, что тот как раз заканчивал разговор с сестрой. Поняв, что просьбу не позволять Кирхайсу вставать самому услышала не только она, Райнхард пояснил, что тоже забрал друга из госпиталя, и рассказал, как тот его напугал, решив вечером встретить у дверей. Сил у свежеиспеченного гросс-адмирала было еще недостаточно, и кончилось все закономерным обмороком.
Дальнейший разговор в итоге тоже пошел в чуть менее формальном русле, чем мог предположить Вольф. Главком даже вспомнил о том, что творилось с ним в те черные сентябрьские дни, и невозможно было не согласиться – после того, как от их четверки чуть не осталось только двое, дистанция между ними не могла не сократиться.
– Вы правильно поступили тогда, Миттельмайер, – признался Лоэнграмм. – То, что вы меня не оставили, хотя я приказал, помогло мне многое переосмыслить. Иногда верность – это способность подвергнуть действия сомнению... мои в том числе. Но поводов сомневаться во мне я больше не предоставлю.
Он еще с секунду поизучал отражение Вольфа в стекле, и только после этого, вернувшись за стол, перешел к другим вопросам. Уже под конец беседы Райнхард сказал, что пост для Ройенталя в новой структуре управления определен, и ждет только его выздоровления.
Вернувшись домой, Волк поделился этой новостью с Оскаром, но тот словно бы не поверил. Во всяком случае, аргумент «это место может занять и кто-нибудь другой, пока я буду валяться» прозвучал. Друг и раньше беспокоился на этот счет – несмотря на то, что Лоэнграмм вовсе не обделял его своим вниманием. Интересовался его состоянием, даже навещал в госпитале, – правда, в те дни Ройенталь как раз был еще не способен это оценить.


Может, и сейчас дело не только в приближающемся дне рождения? Вынырнув из воспоминаний, Вольф решил, что пауза в их разговоре уже слишком затянулась.
– В конце концов, – задумчиво произнес он, словно идея осенила его только сейчас, – для начала можно выйти на неполный день. Так тебя точно выпустят раньше.
– А ты будешь следить, чтобы я отправлялся домой после обеда, – Оскар криво усмехнулся и нацелился вилкой на очередную картофелину. – И вовремя ложился спать.
– Я уточню у врачей, можно ли тебе временно побыть Ромео-после-двух, – парировал Волк. – Или сам уточнишь.
– Ну...
– Или так, или вообще никак, – не хотелось бы, чтобы эту небольшую уступку приняли за щель в обороне. – Тебя под мою ответственность выписывали, Ройенталь. И пока мне не докажут, что ты способен обойтись без чужой помощи, я за тебя отвечаю.
– Я же могу и сиделку нанять, – мечтательным тоном произнес Оскар. – Симпатичную. Или двух.
– Ну, двух как раз хватит, чтобы донести тебя до кровати, – ответил Вольф, – когда ты опять уснешь где-нибудь... в библиотеке. Хотя для верности надо бы трех.
Ройенталь снова скривился, но о побеге к себе домой заговаривать перестал. Даже спать вечером пошел без обычных пререканий, хотя Миттельмайер был уверен, что продлится эта идиллия недолго.
Иногда присмотр за другом откровенно напоминал войну. Но не с ним самим, а на его стороне – с уже практически привычными порывами саморазрушения. Любовь Оскара к выпивке, женщинам, неосторожным словам и поступкам – все это было черточками на ребре одной и той же монеты, но пока она катилась, он жил полной жизнью. Вольф слишком хорошо знал своего лучшего друга, чтобы желать ее остановки. Тот просто не принадлежал к породе людей, способных остепениться. Ройенталю требовалось дело, которому можно было отдаться со всей полнотой, требовался риск, ответственность, признание важности и нужности – только тогда он ненадолго отвлекался от ненависти к себе. Миттельмайер, выросший в нормальной семье, далеко не сразу осознал, насколько человеку могут испортить жизнь собственные родители.
Впрочем, с этим все равно уже ничего не сделаешь. Как говорит сам Оскар, что выросло, то выросло. Хотелось бы думать, что он по крайней мере понимает, как его в случае чего будет не хватать Вольфу... или Райнхарду.

Наутро, в качестве очередной превентивной меры, Миттельмайер связался с врачом и уточнил, можно ли пациенту пить спиртное. Большую часть лекарств Ройенталю уже и так отменили, остались только какие-то витамины, но спросить стоило. Врач разрешил красное вино, не больше бокала, что для Оскара, конечно, было чисто символической порцией, но даже такая новость способна обрадовать в нужный момент. Такой подарок на юбилей друг бы точно принял.
Собственно, так в итоге и вышло. Вольф с трудом удержался от смеха, когда обреченное выражение лица друга сменилось искренним удивлением при виде бутылки вина, торжественно поставленной на стол.
– А я думал, что худшего дня рождения у меня уже не будет, – довольно быстро взяв себя в руки, Ройенталь потянулся к штопору. Миттельмайер позволил: подозревать друга в невозможности справиться с пробкой было бы оскорблением.
– Посуди сам, мог я устроить тебе безалкогольный праздник? – весело спросил Вольф.
– Разве что в качестве компенсации за мое бездарно потраченное детство. Но тогда я потребовал бы ящик мороженого и поход в зоопарк, – он ненадолго задумался. – Или что там еще полагается, – Оскар покрутил в руках бокал, затем понюхал и наконец попробовал. – Это вино такое хорошее или я уже отвык?
– От вина не отвыкают, – вкус и правда соответствовал цене. А вот действие... несмотря на все опасения, Ройенталю хватило. К концу обеда он был вполне доволен, и даже слегка осоловел.

В понедельник, как и предполагал Миттельмайер, все прошло довольно гладко. Оскару разрешили выйти на службу, правда, с условием, что первую неделю он не будет перетруждаться. А вот к себе домой он перебрался чуть позже, когда Вольф убедился, что друг, наконец вернувшись к работе, оживает на глазах.
Кирхайс к своим обязанностям приступил значительно позже, уже зимой. В тот же день Лоэнграмм вручил им с Ройенталем на торжественном приеме недавно учрежденный орден «За личное мужество».
Оскар по этому поводу язвил весь остаток вечера – естественно, они не могли не обмыть такую награду, – но было заметно, что на самом деле его это тронуло, а все ехидство – не более чем попытка скрыть истинные чувства. Он ведь даже и не пил почти, хотя к тому времени успел вернуться к привычной норме, так – изображал пьяное веселье, изощряясь в остроумии, а потом вдруг посерьезнел и сказал, что этот орден стоит куда большего количества крови.
«И, кажется, ты готов ее пролить за Лоэнграмма, – подумал Миттельмайер, внимательно глядя на друга. – А впрочем, кто из нас не готов? Он уже доказал, на что способен, до трона ему один шаг – подойти и сбросить мелкого императора... только вот Райнхард с детьми не воюет, значит – спустя какое-то время, когда все свыкнутся, мальчик просто отречется от престола, освободив место. Как мы и хотели».
Но вслух он произнес другое:
– Надеюсь, Ройенталь, что в основном это будет кровь мятежников.
– Когда нас пошлют к Изерлону, недостатка в ней не будет, – Оскар отсалютовал ему стаканом. – А я полагаю, это нам светит в самом ближайшем будущем.
– Думаю, Лоэнграмм не станет портить медовый месяц своей сестры, – заметив вопросительный взгляд друга, Вольф пояснил: – Мюллер как-то узнал, что Кирхайс сделал ей предложение.
– Конкретно в их случае – давно пора, но в принципе – еще одним холостяком в адмиралитете меньше, это стоит запить, – что он немедленно и сделал. – Вот бы наша разведка так прозревала намерения Яна Вэньли... о, легок на помине!
К столу, разумеется, приближался не Ян, а Мюллер, явно собиравшийся поздравить Ройенталя. Миттельмайер пригласил его за стол, после чего все трое выпили сначала за награду, потом за здоровье главкома... на каком-то тосте к ним присоединился Биттенфельд, и дальше все пошло по привычному сценарию.

Никто из них не догадывался тогда, чем кончится восьмая битва за Изерлон и какой она вообще окажется. Было достаточно уже того, что все они живы, что мир наконец-то изменился, и где-то впереди ждут новые славные сражения и новые победы.

2. Свет и огонь

I'll come back when you call me
No need to say goodbye
Just because everything's changing
Doesn't mean it's never been this way before
All you can do is try to know who your friends are
As you head off to the war
Regina Spector, The Call

перевод

(Я вернусь, когда ты меня позовешь,
Не нужно прощаться.
То, что все меняется,
Не значит, что так не случалось раньше.
Ты можешь лишь постараться узнать своих друзей,
Отправляясь на войну.)

Весна 489 года

Май восемьдесят девятого выдался дождливым, вот и сейчас по окну стекали потоки воды, а небо блокировали плотные темные тучи. Если бы не часы, можно было подумать, что солнце уже село. Света в кабинете было немного – только лампа на столе Райнхарда и экран комма. На самой границе светового круга – два плаща, белый и черный, лежащие рядом на диване. Кирхайс не то чтобы еще не привык до конца к этому символу своего положения, но без него сидеть у стола, загроможденного документами, было удобнее.
Работы меньше не становилось. Они подобрались так близко к власти, как это вообще было возможно, пока не отрекся последний из Гольденбаумов, и это значило, что империя теперь по сути лежит на плечах четверых человек. Из которых двое не так давно вернулись в строй. Особенно – он сам.
Кирхайс не был уверен, что порекомендовал бы вести бой с Изерлоном именно так, как это в итоге случилось. Но вмешаться тогда он не мог по объективной причине. Впрочем, если бы действия Мюллера и Кемпфа увенчались успехом, или если бы этим делом изначально занялись не они, это все равно не убавило бы работы. Скорее наоборот.
Именно то, как много приходилось трудиться Райнхарду, волновало Зигфрида сильнее всего. Причем не потому, что тот мог принять неверное решение из-за усталости. К счастью, с этим в последнее время проблем почти не возникало, премьер-министр Лоэнграмм не доходил до жестокости там, где нужно было быть лишь жестким... дело заключалось в другом, совсем в другом.
Вот и сейчас – нельзя не заметить, как Райнхард то и дело прикрывает глаза, как медленно читает очередной документ... Еще только середина дня, и вчера уговорили закончить пораньше, но все признаки усталости налицо. В прямом смысле слова – из-за освещения трудно заметить, конечно, однако щеки у него подозрительно розовые.
– Райнхард, – а вот по имени обращаться все еще непривычно, но называть уже пару месяцев как шурина на «вы» глупо, – может, прервемся?
– Наверное, но сначала я с этим разберусь, – даже не стал возражать.
– Как ты себя чувствуешь? – прямой вопрос. Райнхард откладывает в сторону бумагу, смысл которой пытался понять, и отвечает:
– Голова с утра болит, таблетку я уже принял, не помогает.
– Можно? – Кирхайс наклоняется над столом и трогает его лоб. Райнхард даже не сопротивляется. Результат вполне ожидаемый – температура явно высокая.
– Что, горячий? – голос звучит как-то обреченно. – Мне тоже показалось, но у меня руки холодные. Ну вот, опять не вовремя...
– Я вызову врача, а тебе нужно лечь. Только не спорь, хорошо?
– И что он скажет? Я просто вчера до машины под дождем прошелся, и все, – Райнхард обходит стол и останавливается, едва заметно опираясь на угол. – Кирхайс, ты зимой тоже беспокоился, а оказалось – очередная простуда, на фоне переутомления, – он очень похоже копирует интонацию доктора. – Ладно, ради твоего спокойствия – вызывай.
«Только вот это уже третья простуда за полгода, а последний раз ты болел в академии», – Зигфрид не произносит этого вслух лишь потому, что не хочет затягивать спор. Чем быстрее больной окажется в постели и под присмотром, тем лучше, а разговор о новом подробном обследовании немного подождет.

Он был бы счастлив, окажись все страхи и волнения напрасными, но не мог успокоиться, не получив твердых доказательств, что с Райнхардом все в порядке. Зимой тот действительно свалился, едва поправившись от первого гриппа, и Кирхайс настаивал на максимально полном обследовании. Райнхард, правда, сбежал от врачей, как только спала температура, но ничего страшного они не успели найти. По их словам, все анализы были в границах нормы, с учетом того, что пациент недавно переболел, при этом нарушал режим, а до того работал сверх меры и мало спал.
Но этими логичными словами нельзя было объяснить все. Несмотря на все старания хоть как-то нормировать рабочее время премьера, несмотря на то, что его все-таки получалось заставить отдыхать, он уставал все быстрее. Особенно Зигфриду не нравилось, что Райнхард долго растирает пальцы после того, как приходится много писать.
К сожалению, иногда он проявлял редкое упрямство, особенно когда дело касалось его лично. Кирхайс хорошо помнил, как тот вбил себе в голову, что мешает им с Аннерозе... еще тогда, когда заболел в первый раз. И, к тому же, как зимой, так и весной у него было полно других дел, более важных по его мнению, не только государственных.
Зигфрид невольно улыбнулся, вспомнив о том, что именно Райнхард был инициатором их с Аннерозе свадьбы. Началось все с недоразумения. Друг предложил подобрать им новый дом, чтобы не мешать, когда вернется на службу, – а то, мол, поздно приезжает и все такое. Кирхайс смутился, так выяснилось, что в своих чувствах он до сих пор не признался. Он сказал Райнхарду, что для этого еще не время, тот испугался, подумав, будто речь о каких-то дополнительных проблемах со здоровьем, а выяснив, что с этим как раз все в порядке, сразу предложил переговорить с сестрой. Как оказалось, Аннерозе только и ждала, когда он перестанет смущаться и сделает первый шаг. После объяснения ни о каком переезде, правда, речь уже не шла – они не собирались оставлять Райнхарда одного даже после свадьбы. Состоялась та как раз тогда, когда он выздоровел после второй простуды, так что отчасти нежелание тратить время на врачей было вызвано и тем, что он хотел принять участие в устроении праздника. Зигфрид чувствовал себя слегка виноватым, хотя особо ничего изменить не мог.
И сейчас он намерен был наконец-то настоять на своем. На правах родственника.

Дежурным врачом оказался совсем молодой парень, на вид немногим старше его самого. Кирхайс заметил, что тот явно опасается поставить неверный диагноз, и лично позаботился, чтобы доктор ничего не пропустил. Даже слегка надавил на шурина и заставил рассказать все, в том числе и о боли в суставах.
Врач явно забеспокоился, итогом стало назначение целой кучи анализов и обследований, а также недовольство Райнхарда. Злился он непритворно и всерьез, пришлось его успокаивать, убеждая, что переполох вокруг здоровья первого лица в государстве вполне нормален. Не говоря уж о беспокойстве семьи. Сошлись на том, что, если доктора ничего не обнаружат, эту тему они оба закроют и поднимать перестанут. А если найдут, то Райнхард будет лечиться как положено, пока не выздоровеет.


Они нашли. Диагноз был поставлен не без труда, в основном благодаря перестраховке врачей. Прогнав высокопоставленного пациента через все обследования, включая томографию и биопсию, они сообщили, что болезнь (длинное название, включающее слова «атипичное» и «аутоиммунное») удалось поймать в самом начале, до того, как негативные последствия зашли слишком далеко. Райнхарду в некотором роде повезло, но он этому не радовался, и его можно было понять. Вылечить его не взялся бы ни один специалист в Рейхе. Все, что могли предложить лучшие врачи, – поддерживающую терапию под постоянным наблюдением медиков. Это давало время, но не слишком много. Куда меньше, чем обычно есть у человека.
То, на что Райнхард пошел в итоге, было закономерно. Кирхайс не мог обвинять его, хотя и не приветствовал методы, при помощи которых войну сделали неизбежной. Права бросить друга в беде, в конце концов, просто не существует.

3. Орел расправляет крылья

Никаких тайн вообще не существует.
Другое дело, что есть вещи, о которых люди ничего не знают…
Макс Фрай

Зима 490 года

В отражении на месте ордена кровоточила дыра. Странно, но и рефлекторное прикосновение к металлу вызывало боль. Или – скорее воспоминание о том, как болела прожженная лазером рана, заживая? Хотя нет, шрам все-таки расположен чуть выше... Оскар сжал зубы, затем встряхнул головой, прогоняя наваждение, поправил прическу и взглянул на себя в зеркало. Теперь там все было в порядке – регалии на своих местах и ничего лишнего. Можно спокойно, плюнув на кошмары из прошлого, принимать крепость, очищенную от прощальных подарков Яна Вэньли.
– Дело в том, что ты все-таки хотел взять Изерлон раньше, – негромко сказал Ройенталь своему отражению. – И своими руками, а не подбирать подачку и выковыривать из нее мусор. У падалицы, как правило, есть гнильца.
Возражений не последовало, но Оскар все еще чувствовал себя неуютно. Пожалуй, даже перед нападением Шенкопфа на «Тристан» такого волнения не было. Впрочем, тогда все произошло быстро и неожиданно, наглость розенриттеров меры не знала. Кирхайс про них рассказывал, и ничуть не преувеличил.
Но что сейчас-то может произойти? Крепость перетряхнули сверху донизу. Все бомбы были настроены на одно и то же время взрыва, но на всякий случай поискали и отсроченные сюрпризы, а уж мостик и путь следования от доков проверили дважды. Да и на милость победителей никто из мятежников не сдавался.
«В общем, – резюмировал Ройенталь уже про себя, – я просто до сих пор жалею, что в прошлом году всего лишь подбирал выживших, а не командовал вместо Кемпфа. Это же надо было – так бездарно продолбать такой шанс...»
С другой стороны, болтайся сейчас в коридоре целый Гайерсбург и обломки Изерлона... разумеется, перед первым и последним рейсом крепости на ней должны были навести порядок, и уж точно – прибраться после победы, но Оскар все равно не хотел бы посещать место, где пролилась его кровь, и ни дня не сожалел об его уничтожении. Только – немного – о людях.
Что ж, несмотря на все ошибки, коридор теперь под контролем империи, и плану Лоэнграмма – напасть на Альянс с двух сторон – ничто не мешает. Операция «Рагнарек» пройдет в точном соответствии с графиком, а Ян... Опасных противников нужно побеждать сообща. И Райнхард, пожалуй, не простил бы покушения на свою добычу. Это императорская охота, где цели распределены заранее... и неважно, что формально императрицей значится девочка в пеленках, спешно коронованная на смену сбежавшему мальчишке-императору.
«Моего кайзера зовут Райнхард фон Лоэнграмм. И я больше не подведу его».
Несмотря на тревогу, все прошло довольно гладко. Лишь один инцидент омрачил этот день – штабной офицер был пойман на присвоении части трофеев. Следуя военному уставу, Ройенталь отправил его под трибунал и приговорил к смертной казни. Исполнил приговор он также своими руками. Осужденный разнылся перед смертью – мол, если убивать людей и сжигать города, то получаешь очередное звание и награду, а стоит лишь взять себе немного денег... Перед лицом смерти даже крысы становятся безрассудно смелыми, так что в качестве дополнения подонок обозвал Лоэнграмма преступником и тираном, решившим захватить другую страну.
– Даже если бы ты попробовал захватить целую страну, то не смог бы, – ответил Оскар, приставляя бластер к голове осужденного. – Не великая цель и не жертвы делают человека героем, а то, что он способен додуматься до чего-то великого – и достичь, несмотря ни на что.
Вряд ли в Хель кого-то интересовали эти слова, но Ройенталь почувствовал себя легче, произнеся их и выстрелив. Словно не только прикончил мерзкого червяка, которому не место в его армии, но и выжег наконец надоедливый кусок прошлого.

4. Королевство послеобеденного сна

"Я тоже хотел бы, чтобы вы родились на нашей стороне галактики.
Если бы так, я бы предавался послеобеденному сну прямо сейчас".
Ян – Мюллеру, 54 серия

Май 490 года (799 – по галактическому летоисчислению)

Спящий в кресле Ян выглядел еще более безобидно, чем бодрствующий. Легко можно было усомниться в том, что именно он совсем недавно командовал вражеской армией. Вот этот усталый человек, хмурящийся во сне... Райнхард мог бы разбудить его, но не стал. Вместо этого он бесшумно поднял свою чашку и, допивая почти остывший кофе, задумался.
Их разговор прервали в самом начале. Сейчас Райнхард, возвращаясь в мыслях к уже сказанным словам и тем аргументам, которые собирался привести, думал, что это было не так уж и плохо. Небольшой перерыв пошел только на пользу. Беседа с порога направилась не в ту сторону, Ян не был настроен на сотрудничество. И все же отпускать его просто так не хотелось. При всей своей инаковости этот человек был нужен Лоэнграмму. Достойный противник... но не только. Ян был загадкой. Человеком, способным думать так же, как и он сам, – по крайней мере, на поле боя. В остальном же... понять его до конца было чуть ли не интереснее, чем победить. Битвы бывают разными, не все требуют участия тысяч кораблей и миллионов солдат. Иногда нужны лишь разум и воля. А также умение ошеломить противника и заставить его, например, гадать, чего больше в твоем поступке – безрассудной смелости или умения получать свое в любых обстоятельствах, не обращая внимания на мелочи. На взгляд Райнхарда, для того, чтобы заснуть на переговорах, требовалось и то, и другое.
Ян простонал что-то о крови, пошевелился и сонно заморгал. Постепенно в его глазах проявилось более осмысленное выражение. Удивленно-виноватое.
– Вы зря отказались от кофе, – негромко сказал Райнхард, чуть улыбнувшись. Уснул Ян вряд ли нарочно, возмущаться по этому поводу бессмысленно. Может быть, еще получится переубедить его. – Плохие сны?
– Я видел во сне свою смерть, – Ян вздохнул и опустил глаза. – Я умер раньше вас, вас это страшно расстроило, вы кричали, что я не имел права умирать не от вашей руки... Поверьте, я и сам не хотел, – он виновато улыбнулся и потер ногу: видимо, отсидел за время сна в неудобной позе.
– Вы просто устали, – Райнхард как-то сразу почувствовал, что эта обезоруживающая искренность – не ложь и не игра. – Я скорее предпочел бы видеть вас на моей стороне, чем мертвым.
– Сомневаюсь, что у меня получится служить под вашим командованием. Кажется, мы говорили об этом, когда вас позвали, – Ян почесал в затылке, явно пытаясь припомнить, о чем шла речь до того, как он отключился. Но возвращаться к идеологическим вопросам прямо сейчас было бы не слишком уместным.
– Вы себя недооцениваете, – Лоэнграмм внимательно посмотрел на него. – Скажите, вы когда-нибудь служили под началом человека, который бы уважал вас, не боялся и не преследовал, а ценил то, что вы делаете?
– Да, – без вызова в голосе, но твердо. Что ж, хоть когда-то ему везло...
– То есть, на ваш взгляд, я все-таки ему уступаю, – Райнхард был почти уверен, что понял, о ком речь. – Я не успел сказать... Адмиралы, занявшие Хайнессен, получили сообщение. Командующий флотом – ваш старший офицер, вероятно, – попросил, чтобы ему позволили взять ответственность на себя одного и чтобы я не обрушивал мою ярость ни на кого другого.
– Очень похоже на адмирала Бьюкока. Но я прошу ваше превосходительство отказать ему. Пожалуйста, сэр... Было бы недостойно с нашей стороны взваливать на него все бремя ответственности, – да, действительно, угадал.
– Адмирал Ян, я не мстителен и не люблю бессмысленного кровопролития. Арест главнокомандующего был необходимым и неизбежным, но война уже окончена. В отличие от нашего разговора. Я хотел бы продолжить его позже, когда вы отдохнете.
– А вы? Вы не устали, ваше превосходительство? – вопрос посильнее выстрела, который так и не состоялся.
– Я могу дать свободу вам, но не себе, – еще не время отдыхать. И неизвестно, когда оно наступит. – Интересно, что вы с ней сделаете.
– Выйду в отставку, – похоже на взвешенное решение, но не верится, что этот человек все просто так и оставит. Совесть не позволит. Значит, намечается реванш. Только для начала они все-таки поговорят еще раз. Слабые места в речах о демократии точно есть, осталось их найти.
И сон адмирала Яна, вполне возможно, не сбудется.

5. То, что мы совершаем

Living without hurting anyone.
Then the true meaning of love can be understood
No matter how the tears well up
The only wish is to hold on to the dreams of two people
«Золотые крылья», эндинг

перевод

(Жить, не причиняя вреда никому –
Не в этом ли смысл любви
Неважно, сколько прольется слез
Есть лишь одно желание – исполнить мечты двоих)

Май 490 года

Зигфрид знал, что его жена носит дочь. Точно узнал как раз перед отправкой с Феззана. Еще до этого, в ноябре, когда шли учения, Райнхард предложил скорректировать планы, чтобы Кирхайс мог остаться дома, но он, несмотря на всю любовь к Аннерозе, отказался. Выбор был нелегким, и все-таки Зигфрид предпочел отправиться туда, где реально мог что-то изменить своими действиями. Аннерозе поняла это решение, она сама сказала, что ей будет спокойнее так. От супруги он ничего не скрывал, она понимала, что эта война необходима, а значит, особых вариантов нет.
Конечно, они держали связь, но этого было так мало... Он даже подцепил у Миттельмайера привычку после боя писать письма. А еще Аннерозе являлась почти каждую ночь, к счастью – почти всегда в мирных и спокойных снах. Но ни сны, ни сеансы связи не могли, как оказалось, подготовить к таким простым словам...
– У тебя дочь, Кирхайс, – Зигфрид не сразу понял, почему эту новость сообщает ему лично Райнхард, но спустя секунду сориентировался, что все верно – информацию с Одина вначале получили на «Брунгильде». – Родилась сегодня ночью. Девочка здорова, Аннерозе тоже. Уже решили, как назовете?
– Еще нет, – честно ответил Кирхайс, радуясь про себя, что принял сигнал сидя. Ребенок родился в срок, никаких особых неожиданностей, но все равно никак не получается взять себя в руки. Ощущение – как в падающем лифте, сердце бьется где-то под воротником формы.
Во взгляде Райнхарда ясно читалось «надо было все-таки оставить тебя дома», и это помогло прийти в себя.
– У меня, если честно, тоже пока нет предложений, – тем временем произнес он. – Кирхайс, главное, что с ними все в порядке. Я найду способ поскорее отправить тебя к семье.
– Не раньше, чем я сделаю все, что собирался, – только-только ведь начал искать специалистов по лечению этой проклятой болезни. Хорошо еще, Ройенталь прилетел, ему можно было перепоручить некоторые вопросы. – Ты чем-то занят сейчас?
– Вызов пришел прямо посреди разговора с Яном. Он сейчас ждет в гостиной, – Райнхард слегка смутился, но Зигфрид прекрасно помнил, как много для друга значит этот человек. С самой первой встречи на поле боя – и до последней. Слишком, Хель побери, рискованной.
Сейчас Кирхайс не собирался говорить ничего на эту тему, даже по защищенному каналу. В принципе, от первых новостей с Вермиллиона он уже давно отошел. Но когда Райнхард прилетит, у них будет очень серьезный разговор насчет «безопасных» планов и необходимости таки надевать иногда перчатки. Яна ведь голыми руками взять все равно не получилось, пришлось задействовать аварийный ход с захватом Хайнессена и приказом сдаться. Вот только, если бы Райнхард тянул с отмашкой еще дольше... Зигфриду не хотелось думать о вероятном исходе.
– Тогда – удачи, она тебе понадобится, – он не стал добавлять, что будет рад увидеть Яна среди адмиралов. Кирхайс не так уж и долго общался с этим человеком, но подозревал, что он может отказаться.
«Ничего, – думал Зигфрид, глядя на погасший экран, – найдется способ обезвредить его, не переманивая на нашу сторону. Ян на самом деле нужен нам далеко не до такой степени, как тот же Фаренхайт. Вполне достаточно просто удержать его от попыток воевать с Рейхом. Не дать собрать флот, тщательно проверять все системы, где могут базироваться покинувшие Вермиллион корабли, найти документацию по законсервированным базам. И не трогать его самого, ни в коем случае не трогать, просто тщательно наблюдать».
Но пока что Ян и так под присмотром. И можно беспокоиться не о нем, а о дочери... вот только мысли все равно сворачивают на другое. Интересно, позволил бы Ян себя поймать, зная, что есть кому наследовать Райнхарду?
Они все решили еще год назад, когда врачи поставили диагноз. И в курсе был лишь очень узкий круг людей. Семья, Триумвират, глава Службы безопасности и личный секретарь Райнхарда. Впрочем, роль этой женщины была на деле несколько более важной. Хильдегарде была одной из тех, к чьим советам он прислушивался. План завершающего этапа «Рагнарека» разрабатывали не без ее участия, и это она предложила подстраховаться, когда главком начал настаивать, что нельзя позволить Яну почувствовать ловушку. Райнхард согласился, но сказал, что готов разделить победу только с Кирхайсом. Зигфрид далеко не сразу понял, почему друг хочет удержать его подальше от себя, отправить на несложное по сути задание. Райнхард боялся, что снова повторится Гайерсбург, уже в несколько иных масштабах.
Не повторилось. И где-то через неделю фактический правитель Рейха прибудет на Хайнессен, чтобы принять капитуляцию и решить судьбу не только «законного правительства в изгнании», но и Альянса Свободных Планет. Это – официально, но на самом деле есть еще одна причина. Ведь победа над внешним врагом потеряет всякий смысл, если не победить внутреннего. Райнхард сделал все, чтобы его дело смогло пережить его самого. Но лучше бы все эти меры не потребовались.
«Я хочу, чтобы ты жил, Райнхард. Чтобы ты сам увидел свой триумф».