Вернуть нельзя оставить

[upolzanez]

Название: Вернуть нельзя оставить
Авторы: Хелика, Мика*
Категория: гет
Жанр: романс, мистика
Пейринг: Робер/Марианна
Рейтинг: PG-13
Размер: мини
Статус: закончен
Саммари: с помощью стихии и какой-то гальтарской матери
Дисклеймер: персонажи и вселенная принадлежат автору канона, цитаты – курсивом
Примечание: AU, таймлайн – начало осени 400 г. К. С.

Комната казалось странно знакомой. Странно, потому что вот эта самая комната – парадный зал в гербовой башне замка на Марикьярском холме – не могла быть такой, жилой и торжественной одновременно. Таким это место было, наверное, до маршала Рене, невообразимо давно, когда в замке жили, просыпались и засыпали, ссорились и мирились, праздновали свадьбы и растили наследников, провожали, ждали и встречали, пировали и любили. В последний раз – казалось, вот только что – Иноходец видел это сводчатое великолепие и прочие комнаты, галереи, переходы и лестницы во внушительном чреве древней башни такими, каким и надлежит быть заброшенному несколько поколений назад родовому гнезду. Тёмными, пустыми, пыльными, населёнными во множестве разве что пауками. Крысы с мышами – и те давно покинули погреба, опустевшие ещё более давно.
А потом гордого древнего замка, так и не ставшего снова жилищем любви, счастья и покоя, не стало вовсе. Не его вина, что ошалевшего от горя хозяина принесло именно сюда. Бывший секретарь бывшего же кардинала, явившийся проводить оного кардинала в последний путь на рассвете первого дня осени, был, как всегда, немногословен. «Причину смерти мне установить не удалось, но её факт, к моему глубокому прискорбию, не вызывает сомнений». Клыкастый голубок с вечно опущенным взглядом вещал что-то ещё о воле Создателя и неисповедимости путей Его, но Иноходец не слушал. Милосердный тихоня отнял у смерти Октавия, хотя это казалось невозможным, но не вернул жизнь сестре, потому что эта смерть была неотвратима. Ему не было причин не верить. Последнему Эпинэ больше нечего терять.
Он расплатился за всё. За Ренкваху – потерей отца и братьев и серым отчаянием Агариса. За то, что додумался вернуться домой верхом на голоде, войне и разрухе – новой чередой потерь и неподъёмным тяглом восстановления разрушенного. Он хотел – нет, не отдать последний долг, долг последнего в роду перед ушедшими неоплатен – но сделать то, что порадовало бы отца, Жозину, братьев, может быть, даже деда. То, что делали бы они, за них и за себя – вернуть жизнь и радость под родную крышу. А теперь терять было нечего.
Крыша гербовой башни – источенные временем камни в закатных сполохах, тревожно всхрапывающий внизу Дракко. Минувшей ночью лошадей в этом дворе было много больше, но фыркали они иначе – довольно, умиротворённо. Ещё здесь было много людей. И костров. И надежд. Люди приняли предложение хозяина перебраться под крышу нынешнего жилища Повелителей Молний – оно ведь тоже замок, оно в состоянии принять несколько десятков гостей в придачу к свите Октавия. Оно так долго пустовало и так ждало людей, что теперь примет всех. Костры отгорели к утру, надежды – с появлением Пьетро. Но ещё здесь была молния, услышавшая желание своего так называемого Повелителя. Не привиделась от тюрегвизе натощак – была! Желание сгорело вместе с надеждой. Последний Эпинэ не намеревался сводить счёты с жизнью, в нём просто не осталось ничего, кроме пустоты и боли. И для этой боли не нашлось другого места. Драться. Но не с кем. Требовать ответа. Но не у кого. Обвинять. Только себя. Возвращаться к Марианне было нельзя. Теперь её не вернуть. Намертво сцепленные зубы, до онемения сжатые кулаки, грохот то ли сердца, то ли копыт в ушах, холодная, равнодушная, вечная тьма, проглотившая закатное буйство, перед глазами. Астрапи аммо! Эгда айанэ! Что? Откуда? Набатный гул древней речи разорвал тишину. Тьму разрывает неистовство слепяще-белых молний. Камни оплавляются как свечной воск. На какой-то миг «не противная Создателю» молния на гербе под полувыщербленными зубцами, встретившись со своей небесной сестрой, стала черырёхрогой, демонской, астраповой. Но этого он не видел, и ничего больше не видел. Истошный крик заведённого хозяином в закатную западню полумориска, рвущий в клочья душу всплеск отчаяния и боли, небытие.
А теперь вокруг столько алого и золота, что впору ослепнуть или свихнуться. В богоугодном бесцветном Агарисе он продал бы Леворукому душу за клочок дерзкого буйства родовых цветов. Сейчас они казались ненужными и едва ли не раздражали. Шпалеры с охотничьими и батальными сценами, золотистые свечи в причудливых канделябрах, пылающие алым бархатные шторы, перехваченные золотыми шнурами, бархатная же обивка и золотистое дерево мебели, паркет и ковры – всё это было роскошным, неимоверно новым, но вполне реальным. Потрогай, осмотрись, пройдись, живи не хочу. Он не хотел. Просто не хотел, ещё до того, как в ушах зазвучал гулкий, ровный, нечеловеческий в своём спокойствии голос.
– Это другая башня. Ты не раз пытался в неё попасть. Теперь она твоя, Повелитель Осени.
Робер шагнул к окну. У «той другой» башни не было даже приличного входа, у этой был целый двор, посреди которого переминался и ошарашено задирал голову… Дракко?! Жеребец увидел хозяина и призывно заржал.
– Славный рыжий. Хорошо, что ты его привёл – в Осенней Охоте других не держат. Осенняя Охота теперь тоже твоя.
Осенняя Охота?
– Та, – голос стал по-менторски зануден, – без которой в Кэртиане, как это ни странно, не наступает и не проходит осень. А также плодится и наглеет без меры всевозможная нечисть, и пропадают без вести в особо тёмные ночи особо незадачливые путники.
Ещё один долг. Что ж, он отдаст его сполна. Но чем скорее, тем лучше, потому что он не хочет ничего. Совсем ничего. Счастье – или любовь, или вечная погоня. Но когда кошка-судьба отнимает не только любовь и надежды, но и любимую, гонять в самой распрекрасной Охоте ради неё самой можно только сдуру. Он, как ни странно, похоже, не сдурел, только бредит.
– Вечная – это слишком, даже для Повелителей. Но от осени до осени ты сможешь отдохнуть, как следует. Чертог Кэртианы ничем не хуже старой доброй Этерны: пиры, увеселения, красавицы. Ваш Коро оказался почти провидцем.
На кой ему пиры и красавицы?! Бред. Это может быть только бредом. В старом замке был пожар, в котором он просто обязан был сгинуть. Но кто-то – Балинт? Пьетро? – за какими-то кошками его вытащил, теперь он валяется и бредит, пугая стонами сердобольного Дювье.
– Не валяешься. Убедись: пол – под ногами, – снизошёл до иронии незримый собеседник. – Хотя мог бы и валяться, благодари змеехвостую. Выпитая для твоей же пользы смертная – не великая плата за внимание астэры. Впрочем, скоро ты сам убедишься, что жизни и силы Повелителей – не то, чем можно разбрасываться в этом мире.
Его жизнь? Его силы?! И выпитая астэрой… Марианна?!! Эпинэ расплатился за всё и не отказывался платить за всё остальное, но не жизнью любимой. Эти… да кошки с ними, без разницы, как называются мнящие себя богами ублюдки, могли бы хоть иногда спрашивать людей, во что те сами ценят свои и не только свои жизни. Повелителей тоже могли бы спрашивать. Тогда, может, жили бы подольше.
Иноходец не ждал пространных объяснений, не задумывался, не сомневался. Он просто знал, что может и сделает. Снова. Во второй и наконец-то в последний раз. Потому что Закатная башня всяко не хуже замка на Марикьярском холме. Даже лучше, пожалуй. В известном смысле. Намертво сцепленные зубы, до онемения сжатые кулаки, грохот то ли сердца, то ли копыт в ушах, холодная, равнодушная, вечная тьма перед глазами. Воздух в комнате сгустился и запах как в степи перед грозой. Тяжёлый бархат уже не пылал цветом – он по-настоящему горел.
– Стой. Стой-стой-стой! – доселе невозмутимый голос пронзила предательская струна если не паники, то раздражения. – Эта резиденция ждала тебя со дня смерти твоего деда, и, признаться, успела несколько поблёкнуть и запылиться. Однако сейчас, как видишь, она сияет новизной. Поскольку буквально накануне одна… не вполне уравновешенная особа уже сподобилась учинить здесь уборку путём испепеления всего, что горит, из соображений… Словом, её соображения были не умнее твоих.
В глазах ещё темно, а в голове – гулко. И снова голос. Другой. Живой. Знакомый.
– Так значит, пиры, увеселения и красавицы? Очень интересно…
Сбегающее по шторе пламя качнулось рыжими лепестками в зрачках женщины, на мгновение делая её похожей на фульгу.
Похожей? Эпинэ сделал шаг навстречу невозможному, остановился. Всё, что он успел здесь увидеть, было настоящим. Даже дотлевающая штора не только дымилась и осыпала паркет хлопьями пепла, но и честно пахла гарью. Но в настоящую Марианну он поверить боялся. Страху идут навстречу и смотрят в лицо, желательно, улыбаясь. Он и улыбался. Не здесь, раньше. Твари, убившей Марианну. И не только улыбался. Бритвой резанул память тихий, ровный голос Пьетро. Смиренный послушник, сменивший платье, но не манеру говорить, тщательно выбирал слова. «Вспомните, не было ли у вас снов, слишком похожих на явь, чтобы им не верить, и слишком… счастливых, чтобы просыпаться, не досмотрев?» Слишком счастливые сны обернулись явью и смертью. Последней смертью «для его же пользы». «Иногда астэры не терпят женщин рядом со своими избранниками. – Тогда казалось, что голубок городит чушь, теперь его слова стоят дюжины Закатных башен со всей их ало-золотой роскошью. – Распознать астэру гораздо проще, чем можно себе представить. Трудно лишь заставить себя усомниться». В следующий раз он улыбнётся, когда будет знать, как убивают тварей. Но кое-что он уже знает.
– Назови. Своё. Имя.
В чёрных глазищах плеснуло недоумение. Чтобы не верить этим глазам, в них можно только не смотреть, но Эпинэ смотрел.
– Марианна, – женщина ответила и сама изумилась. Ещё мгновение назад она не помнила своего имени, оно было ей без надобности, но теперь, когда её попросили, имя снова вернулось к ней.
Сказала. Значит… Если верить умнику Пьетро, это может значить только одно. Астэры не называют себя чужими именами, просто не могут. Каким же он был дураком, что не заметил этого сам, раньше. Теперь Иноходцу было безразлично, на каком он свете. Он только вспомнил, что они на этом свете и в этом зале не одни. «Кхм… – приличные гости просят хозяев представиться сразу, а не когда припечёт. Впрочем, кто-то только что говорил, что хозяин здесь – он. – Любезнейший, вас не затруднит ненадолго оставить нас наедине?»
– Разумеется, – в гласе бесплотном то ли снова скользнула, то ли послышалась ирония. – Насколько это вообще возможно в моём случае.
Не заметив, как, оказаться рядом. Сжать в объятиях спрятавшую лицо на его груди женщину, молчать и хотеть, чтобы это никогда не заканчивалось. Молчать – сейчас? Сказано – дурак.
– Из-за чего ты… им тут всё сожгла? – и вопрос дурацкий.
– Захотела и сожгла, – Марианна нахмурилась, но быстро справилась с лицом. – Не беспокойся, это в прошлом.
– Тебе здесь не нравится?
В её глазах только недоумение и растерянность, да и что ещё может в них быть сейчас? Но хотя бы что-то он знать должен.
– Нет, – тихо ответила Марианна. Смысла врать нет, и всё же… она видит, какими становятся глаза у Робера после её слов. Прикоснуться рукой к щеке, успокоить, почти бессознательно. – Но ты пришёл, и здесь для меня сейчас лучше, чем где-либо ещё.
Стоять у открытого окна, глядя в негаснущий закат и забыв, что глядеть в него – не к добру, хорошо, но не тогда, когда и без заката голова кругом. Диван у стены оказался тоже настоящим.
– Один… умный сказал, что я не мог сюда не прийти. А ты? Как ты здесь оказалась? – Не разговор негаданно встретившихся влюблённых – допрос. Но теперь у них будет время для молчания. Много времени. Только не сейчас.
– Я бы ответила, если бы могла, – теперь у неё были силы на то, чтобы улыбаться, – но я не помню. А это важно?
Допрос и есть. Иноходцы ещё только манриками не становились. Или моренами.
Эпинэ обвёл взглядом роскошный зал. Всё-таки, странно видеть то, что построено много столетий назад, такое огромное и грубовато-торжественное, со вполне нынешними отделкой и мебелью. Зря он надумал перебираться в старый замок. У старого замка было собственное лицо, в нём жило навсегда ушедшее прошлое – глупо и пошло отбирать всё это. И не диво, что замок воспротивился и сгорел. В этих стенах не было времени, и лица у них, похоже, не было, только сменяемые перед приходом очередного хозяина маски. Зато у зала имелись двери – ведут ли они куда-нибудь?
– Наверное, это будет важно, если мы захотим отсюда удрать. Но, может, сначала посмотрим, что здесь есть?
– Попробуем, – Марианна осторожно огляделась, не решаясь пока что-либо брать или пробовать.
Пол по-прежнему был полом, и по-прежнему – под ногами. И длинный церемониальный стол в дальнем конце зала, похоже, не пустовал. Узкогорлый серебряный кувшин оказался тяжёлым, полным. В стенку бокала ударила золотистая струя, пахнущая одновременно горечью, сладостью и осенью. Вкус оправдал запах: вино. Похоже на какие-то «слёзы», но не «слёзы». Иноходец наполнил второй бокал и вернулся к дивану.
– За то, чтобы… – Лэйе Астрапэ! Он наконец заговорит по-человечески, или так и будет мямлить чушь?! Вот только, глядя на Марианну, говорить не хотелось и не получалось.
– Иди сюда, – Марианна мягко забрала из рук мужчины бокалы и, оглядевшись, поставила их на пол. Дальнейшие действия, казалось бы, были очевидны.
Впрочем, для Иноходца очевидным было: когда не знаешь, что говорить, по крайней мере, возьми женщину на руки.
– Если я ошибаюсь, – сосредоточенно выдавил он уже в дверях, – то убираться отсюда надо немедленно. – Но в той, другой башне это было этажом выше.
– Другая? Их здесь две? – изумилась женщина
– Другая осталась на Марикьярском холме, – хорошо, что слова наконец соизволили складываться в фразы. Так проще идти, и есть шанс дойти, а не скатиться по лестнице вместе с бесценной ношей. – Или не осталась, а сгорела. Но эта очень на неё похожа.
– Я бы хотела посмотреть на ту, другую, – лестницы казались бесконечными, и Марианна не могла не отвлекать Робера, пока они поднимались, то проведя ладонью по плечу, то подув на шею, хотя и понимала, что так они оба рискуют свалиться вниз.
– Непременно, – заверил Эпинэ, мысленно считая до шестнадцати и обратно. – Мы вернёмся туда и отдадим должное почтенным руинам. Особенно если в этой повелительской обители спальни такие же… гербовые, как зал. – Он не предполагал, что подобное возможно, но оно случилось – глаза начали уставать от всех оттенков алого.
– Посмотри на меня, – поймав взгляд и не дав времени на ответ, Марианна поцеловала Иноходца в губы. Алый почти всюду ей тоже не нравился, но если они снова могут быть вместе, какая разница, какого цвета стены у их дома?
Лестница под ногами сменилась ровным полом, дверь, открытая пинком, не оскорбилась, и спальня оказалась спальней. Не алой, бронзово-охристой, определённо предназначенной хозяину в единственном числе – ну да, а какая ещё может быть в гербовой башне? Или в Закатной. Повелители, устав от безделья и одиночества между Охотами, отправляются в этот, как его, чертог. Эпинэ в чертог не собирался – ни сейчас, ни когда-либо после.
– Ты так и будешь держать меня на руках? – шепотом спросила Марианна, – мне очень приятно, но...
Теперь договорить не дали ей.
Последнее, что Эпинэ помнил наверняка: дверь он всё же закрыл. И мысленно понадеялся, что здешний вездесущий глас не имеет привычки просачиваться сквозь стены туда, где его совсем не ждут.
Одежда оказалась одеждой и, как ни глупо это звучит, это тоже радовало. Выпутываться из всего того, что люди за какими-то кошками на себе носят, и что только у астэр исчезает без следа в мгновение ока. Марианна справлялась с костюмом Робера не так проворно, как он – с её платьем. Пальцы дрожали, дрожали от волнения, от слишком сильного желания. Ведь увидеть его живым, почувствовать, быть вместе, было надеждой, которую она ни на минуту не отпускала от себя с тех пор, как они расстались.
Иноходцу же вовсе не казалось, что чудеса неуклюжести здесь являет женщина. Ему вообще ничего не казалось, он был уверен, что это он до следующего Излома не одолеет казуистики шнуровок, крючков и завязок, которых в женской одежде больше, чем псалмов в Эсператии. А если ещё и смотреть не только на шнуровки, не одолеет вообще никогда. Поэтому, когда последняя кружевная напасть, обиженно прошуршав, упала на ворох всего остального, он уставился на неё в совершенно искреннем недоумении, даже не заметив, что женщины перед ним уже нет. Сзади не слишком сильно, но настойчиво дёрнули за руку, и недоумение Иноходца покинуло. Равновесие его покинуло тоже.
– Не ожидал? – лукаво спросила Марианна, она не могла вести себя по-другому, потому что в противном случае просто расплакалась бы от вернувшегося к ней счастья.
– Даже не надеялся, – признался Эпинэ обо всём сразу – об этой встрече, этой башне, этой комнате, о том, что кровать в закрытой спальне всё же лучше, чем узкий изящный диванчик в огромном зале, и о том, что он впервые за много дней снова чувствует себя живым и знает, что всё это – на самом деле.
После его слов, так точно выражающих то, что и она сама думала, и о чём не решилась бы сказать, Марианна расплакалась. – Прости, пожалуйста. Это сейчас пройдёт.
Как же по-разному плачут женщины. И целуют их тоже по-разному. Сцеловывая мокрые, солёные дорожки с лица той единственной, которой не желаешь больше никаких слёз, немудрено забыть не только все слова разом, но и всё вообще. Даже то, что целуешь уже не лицо, а плечи, а это кому – всё ещё трепетно, а кому – уже щекотно.
Счастье не было полётом во сне и сном наяву. Оно вообще не было никаким сном и не пыталось им казаться. Оно просто было и утверждало себя, впечатываясь в сознание каждым мигом, звуком, запахом, вкусом, ощущением. Потому что зачем нужны сны, когда жизнь остаётся жизнью, люди – людьми, а любовь – любовью даже здесь, за всяческими пределами бренного мира?
Сны и прочее забвение теперь не нужны точно. Спать Иноходцу не хотелось даже после того, как блаженство страсти перетекло в блаженство покоя. Но это – спать. Немного остыв от любовных ласк, Марианна осознала, что чувствует не только приятную усталость, но и довольно неприятный голод. Решившись прогуляться вниз за едой, она вынырнула из-под одеяла, поёжилась и тут же нырнула обратно. Странно: с вечера в этой комнате было почти жарко. Как же холодно, должно быть, сейчас на лестнице.
– Подожди. – Было неимоверно жаль прятать свернувшуюся восхитительно тёплым калачиком женщину под толстым одеялом, но, похоже, придётся. Мысленно помянув кошек, Чужого и недоброй памяти "гальтарские" наряды, Эпинэ обмотался покрывалом, как ни попадя, лишь бы не свалилось, и отправился вниз. На столе в зале, помнится, было не только вино.
Было и никуда не делось. Вино, мясо, хлеб, какая-то зелень, оливки, сыр и ваза с виноградом. Нет, в ближайшие полчаса здесь ещё вполне можно жить, а там посмотрим.
Ожидание было мучительным, пусть даже Робер отлучился на какие-то минуты. Марианна уже была готова сама спуститься за ним, когда дубовая, украшенная какими-то странными бронзовыми зигзагами дверь распахнулась. Женщина подняла глаза и прыснула. Да уж, Эпинэ на её месте наверняка ржал бы. Потому что еда в зале была, и много, но ничего, похожего на корзину или хотя бы поднос, разумеется, не было. Корзиной, точнее – узлом стала бывшая туника, она же – покрывало, а часто ли Повелители Осени разгуливают средь этих стен в первозданном виде, знают, наверное, только сами стены.
– Тебе очень идёт это наряд, – Марианна подмигнула Иноходцу и, пока он стоял, остолбенев, забрала у него принесённую еду. На каминной полке сдержанно и тускло поблёскивала внушительных размеров чеканка: некий пейзаж в бронзе с одной стороны, тонкая дощечка с другой. Всё это вместе вполне могло бы послужить подносом, хорошо, что Робер уходя, не догадался, а то такое зрелище бы пропало. Обустроив своеобразный столик на двоих, женщина принялась за еду.
– Вкусно, намного вкуснее того, что мне предлагали, – обронила она фразу, и сразу замолкла, этого сообщать любимому мужчине она не хотела.
– Кххх... акой гадостью тебя хотели накормить? – Эпинэ наконец исхитрился оторвать кусок ветчины зубами, после чего выглядел, как ему казалось, достаточно свирепо. – Расскажи, – попросил он уже более мирно, прожевав и проглотив. – Хорошо бы понять, почему и насколько сильно мне не хочется здесь оставаться.
– Это не совсем еда. Знаешь, как астэры поддерживают свои силы? Я теперь знаю, и не хотела бы подобного. Но забудь об этом, я надеюсь, теперь они не повторят свое предложение. – Марианна старалась есть медленно, насколько это возможно, всё же хотелось выглядеть красивой, а не безумно оголодавшей. – И тебе тоже не хочется здесь оставаться? – она внимательно посмотрела на Робера.
– Этот... – Эпинэ закашлялся, поперхнулся и снова закашлялся, – решил, что ты... – А что совсем недавно решил ты сам? – Нет, теперь точно не хочется. И потом, – Иноходец окончательно справился с голосом и уставился на женщину с невыразимой нежностью. – Ты – это ты, а значит... «Силы небесные» не знают, что такое толпа двуногих жеребят даже в одном замке, а тем более, в одной башне. А я знаю. Башне конец.
Башне, в самом деле, конец. Потому что никакая высшая воля не угонится отстраивать её раз за разом от фундамента до зубцов. Это не выгоревшую обстановку в одном зале сменить. Выгоревшую? – Послушай, так вот за это ты устроила им «уборку путём испепеления»? А как? Совсем не помнишь?
– Нет, не помню, – вздохнула Марианна, – к тому же, после я почувствовала огромную усталость. Пожалуйста, не думай обо мне лучше, чем я есть. Меня возмутил не способ питания, а то, как его нужно было добывать. После тебя одна мысль о близости с кем-то другим стала мне противна, – во время своей речи женщина сама не заметила, как взяла Робера за руку.
Как-как... олух, а кто орал с крыши? И чего хотел? Ты же её сюда и притащил. И, похоже, водворение в эту башню не проходит бесследно ни для кого. Остаётся принять к сведению, что отныне любимая женщина, расстроившись, может что-нибудь поджечь. Как впрочем, и ты сам. Хотя дома странная способность может и исчезнуть, хорошо бы, у обоих. В необходимости вернуться домой Эпинэ теперь не сомневался. Но что он вот сейчас нёс... нет, не олух – хуже.
– Прости, – Робер взял так и не отпустившую его ручку в ладони, стараясь согреть и успокоить. – Я наговорил лишнего. По крайней мере, преждевременного. Про толпу.
– Я не в обиде на тебя, нет. Может быть, посмотрим в окно и узнаем, где мы? Одна я боюсь, вдруг там ничего нет?
Они смотрели. И могли бы радоваться, если б ещё и верили. Закат успел смениться ночью, ночь истаивала в рассветной дымке. Пунцовая полоса на горизонте всё отчётливее обрисовывала пологие холмы, рощи, виноградники, речную излучину. Всё такое знакомое. И такое фальшивое. Уж лучше бы за окнами башни полыхал вечный закат.
– Если выйти во двор, – понял Иноходец, – увидишь ещё, что это не одинокая башня, какой ей полагается быть на самом деле, а весь замок. Старый замок на Марикьярском холме, которого на самом деле там больше нет. Зачем?!
– Для иллюзии настоящей жизни? – вглядываясь в темноту ночи, проговорила женщина. – Но, послушай, даже если это не вполне жизнь, а лишь иллюзия, я готова разделить ее с тобой.
Эпинэ обнял любимую. Руками, превратившимся в плащ одеялом, хотелось бы ещё и сердцем. Ещё хотелось молчать и долго-долго вот так смотреть вдвоём в одну и ту же ночь, но нужно было говорить, и говорить внятно.
– Знаешь, если я так уж нужен здесь, и никто другой их не устроит, пусть будет так. Но не сейчас. Солнце как-то садится, и осень наступает уже много Кругов подряд. Думаю, они подождут ещё. Совсем немного, одну человеческую жизнь.
Марианна молчала. Она не была уверенна в том, что сможет уйти отсюда вместе с Эпинэ, в том, что жива, жива по-настоящему, а не только в этом пугающем месте.
Иноходец подозревал, что участь Повелителя, удумавшего дезертирство, едва ли завиднее участи обычного дезертира. Но в ушах уже нарастал знакомый гул.
– Отойди, – он выпустил женщину из объятий, меньше всего желая, чтобы она отступила хотя бы на шаг. – Подальше.
Марианна и не подумала послушаться. Наоборот, ухватившись за его руки, вернула их на прежнее место. А приближавшееся докатилось и грянуло. На сей раз не пришлось даже скрипеть зубами. Астрапи энид! Ветвистая молния вспорола бутафорский рассвет и ослепила, на миг превратив всё в одно сплошное невыносимое сияние.
– Что это было?
Женщина мелко дрожала и говорила с большим трудом, а мужчина ещё не видел её, только ощущал и слышал.
– Не знаю. Я не хотел тебя отпускать. Никогда и никуда. Наверное, оно и было.
Когда-то, в прошлой жизни, меньше месяца назад, Робер порой умудрялся заменять Марианне камеристку. Теперь он честно старался вспомнить, как это ему удавалось. Справился не бог весть как, зато потом долго и заворожёно смотрел, как женщина расчёсывает волосы. Это тоже когда-то было, и это будет, всегда. Шпилек в повелительской спальне не водилось, ну и кошки с ними. Как бы то ни было, в парадный зал они спустились при всём возможном официозе.
– Почтеннейший, – Иноходец поморщился от перспективы вновь призывать глас дипломатическим покашливанием и понадеялся, что глас услышит и так. – Вы нам нужны. – Левия бы сюда. Или Балинта – алат, рубака, но ведь посол. Маленького кардинала больше нет, Карои – в Эпинэ, свыкается с мыслью гостить под крышей, а не с табором в руинах, как хотел вначале, эти переговоры придётся вести самому. Робер усадил женщину в кресло, встал рядом и приготовился обращаться к причудливым позолоченным доспехам у противоположной стены. Какая разница, куда говорить, если собеседник вездесущ и бесплотен? Глас действительно услышал. И даже особо не мудрил с приветствиями.
– Слушаю.
Вначале, – вспомнилось Эпинэ самоотверженное менторство Инголса, – вопросы, которые сбивают с настроя, потом насмешка и как завершение – козырь из рукава, пусть и небольшой. Все вместе ломает самую крепкую линию…
– Праздное любопытство, не более, – Иноходец попытался представить себя разряженным в персиковое, завитым и с пузом. – Вам не надоедает скитаться от башни к башне ради смены пейзажа? Одну окружает вечная осень, другую – зима, и так далее. Людям достаточно просто жить, чтобы видеть всё это в свой черёд.
Повисла тишина. Собеседник размышлял? Досадовал? Смеялся? Да кошки его знают. Но, когда глас послышался снова, он звучал несколько сипло.
– Если допустить, что тебя это действительно интересует, то моя участь ещё более утомительна: я вижу все башни сразу, и не только их. А живущие в башнях видят то, к чему привыкли. Как правило, именно зиму, весну, лето и осень, сменяющие друг друга в свой черёд. Что же касается твоих настоящих желаний, – глас снова затих, но ненадолго. – Ценю твои усилия, но вынужден тебя огорчить: заветный козырь вовсе не в твоём рукаве. И не в моём, как ни странно. Поэтому дальше я намерен говорить исключительно с эрэа.
Марианна всё ещё молчала, размышляя. Не нужно быть великим дипломатом, чтобы понять, насколько важны будут сейчас её слова. А когда не знаешь, что говорить, пусть первым начнёт собеседник.
– Я вас слушаю.
– То, что посмертие присутствующего здесь... Повелителя принадлежит этому месту, вы, полагаю, уже поняли?
– Вполне, – в своё время Звезда Олларии отучилась вертеть что-либо в руках во время разговора, но как же теперь хотелось вернуться к давно позабытой привычке.
– Однако сейчас вы хотите отсюда уйти, но не уверены, что, в отличие от него, сможете вернуться в человеческий мир живой. Я вас правильно понимаю?
– Да, понимаете вы правильно, – ровным голосом произнесла Марианна, по-прежнему ожидая неприятностей.
– В таком случае, будьте внимательны, потому что сейчас у меня нет ни причин, ни желания, ни даже возможности вас обманывать.
– Я бы с удовольствием вам поверила, но не могу, – Марианна прикрыла глаза рукой, говорить с невидимым собеседником так было гораздо легче.
–Тогда просто слушайте, – бесстрастно заключил голос и продолжил. – Живы здесь и будете живой там как раз вы. Повелитель Молний добился именно этого, должным образом обратившись к своей стихии в первый раз. "Молнии, верните, во имя жизни" – и Молнии вернули вашу жизнь вам. Другое дело, что обращаться к стихии ему следовало бы в другом месте. Марикьярский холм слишком любим Молниями, а Молнии зачастую слишком сумасбродны. Услышав, что их Повелитель наконец-то обрёл голос, они на радостях учинили настоящую, простите, свистопляску. В результате не менее сумасбродный Повелитель, по меньшей мере, угорел в дыму и сломал себе несколько рёбер. Повторюсь – по меньшей мере. Собственная стихия не может убить его, в смысле – сжечь, но и только. Вернуть что-либо ему он, заметьте, не просил. Таким образом, это не вы, а он оказался привязанным жизнью к этому… скажем так, месту. Вы меня понимаете?
– Понимаю, – только и смогла ответить женщина, сейчас смотревшая на Иноходца. Все слова как будто оставили её. Разве у неё есть сила эориев? Сможет ли она попросить за Робера так же, как он просил за неё? И всё же, рискнуть стоило. – Как я могу забрать герцога Эпинэ из этого места?
– Вам не нужно ничего говорить и никого ни о чём просить, – продолжил незримый собеседник всё так же монотонно. – Герцог Эпинэ уже наговорил предостаточно. Поэтому опустим вопиющее недоразумение, когда эта комната едва не выгорела во второй раз, меньше, чем за сутки, и перейдём к главному. Этой ночью Повелитель обратился к стихии снова. И снова едва ли осознал, что творит. На сей раз, он попросил, а точнее повелел «соединить», желая, вероятно, связать свою жизнь с вашей и опасаясь за последнюю. Молнии, разумеется, соединили. Но в результате не вы живы и будете живой там, где жив он, а он жив рядом с вами.
– И мы можем уйти отсюда, когда захотим? – всё это время Марианна продолжала смотреть на Робера, не веря своему счастью.
– Если захотите, – уточнил голос с нажимом на первом слове. – Если вы этого захотите. Но прежде чем ответить, прошу вас вновь сосредоточиться и выслушать меня до конца.
– Я вас внимательно слушаю, – разве она не хочет уйти отсюда вдвоём с Робером всем сердцем?
– Недавний печальный опыт Скал показал, что сосредоточение наибольшей силы стихии в руках одного рода и одного человека стало опасным излишеством. Поэтому можете не рассказывать мне о том, что вам необходимо вернуться, чтобы дать жизнь новым Повелителям Молний и вырастить их подобающими стихии, ещё раз простите, раздолбаями. Повелителей в Кэртиане больше не будет.
– Допустим, – очень спокойно сказала Марианна, она пришла сюда не ругаться, а разговаривать, – но ведь это не мешает герцогу Эпинэ вернуться назад, как обычному человеку?
– Обычному? Судите сами, – ответствовал собеседник таким тоном, что, если бы у него были плечи, он бы ими, очевидно, пожал. – Вернувшись, ваш герцог уже не сможет ничего приказать стихии, даже если овладеет древней речью в совершенстве. Но кровь мироздателей можно истребить, только убив их смертных потомков, а убивать будущего Повелителя Осени – не в моих интересах. Сила стихии у него будет, но не больше, чем у любого из его кровных вассалов. Я имею в виду истинных вассалов Молний. Попросить – возможно, поклясться кровью и в случае нарушения клятвы получить дымящиеся руины на месте оставшегося замка – несомненно, слышать и чувствовать стихию – да, приказывать ей – нет. Там – не сможет, здесь – сколько угодно.
– И, заметьте, – продолжил голос после весомой паузы, – пока речь шла только о нём, теперь поговорим о вас. Не припоминаю, чтобы Повелители когда-либо обзаводились… постоянными спутницами. Откровенно говоря, такого прежде не случалось вообще. Но вы здесь, и как-либо препятствовать этому я не могу. Хотя бы потому, что вернувшие вам жизнь Молнии – часть меня. Вы здесь, и ваш герцог с вами. Здесь никого не интересуют ваше происхождение и ваше прошлое, потому что таких понятий здесь нет вообще. Вы отмечены Молнией – это единственное, что имеет значение. Здесь вы можете забыть об опасностях, лишениях, болезнях, старости, предсмертных муках. Он, кстати, тоже. Вы оба уже бессмертны. По-настоящему бессмертны, а не бродите по миру зелёными и без тени.
Голос затих, то ли размышляя, что бы ещё сказать, то ли полагая, что сказано уже достаточно.
– Я понимаю всё, о чём вы говорите. Но я уже выбрала для себя. Болезни, опасности, старость вместе, жизнь, – от волнения Марианна заговорила быстро-быстро.
– Для себя и для него? – уточнил собеседник. И Марианне почему-то показалось, что если бы у него сейчас обнаружилось лицо, оно было бы лицом графа Килеана. Возможно, ещё и зелёным.
– И для него, если герцог Эпинэ желает того же, – диктовать Роберу свою волю она не имела права, но в его выборе не сомневалась.
Глас затих, видимо, исчерпав достойные внимания аргументы. Марианна негромко вздохнула и сложила руки на коленях.
– Скажите, – вопросила она через минуту те самые доспехи, к которым перед началом переговоров присматривался Иноходец. – Здесь есть мёд?
– Разумеется, – голос звучал меланхолично и непонимающе.
– И малина здесь тоже есть?
– Есть, – меланхолии становилось меньше, недоумения – больше.
– А цветёт ли здесь в начале лета липа?
– Здесь всё растёт и всё цветёт, – несколько раздражённо заверил собеседник, вероятно, начинавший подозревать, что имеет дело с банальной наседкой, вдруг озаботившейся домашними запасами на зиму.
– Но вы говорите, – уточнила женщина по-прежнему ровным голосом, – что здесь не болеют. И это значит, что Повелитель, проведя всю осень в седле под открытым небом, ни разу не вернётся домой с сильной простудой. И я не смогу поить его липовым отваром с мёдом и малиной и говорить ему всё, что думаю, без риска... словом, без риска? Так к чему тогда эти ваши мёд, малина и липа?
На сей раз безмолвие грозилось стать вечным. А когда голос зазвучал снова, он больше всего напоминал лязг металла – далёкий, но приближающийся.
– Иными словами, – было похоже на то, что собеседник сейчас очень тщательно подбирает эти самые слова, – если я попытаюсь переубедить вас... действием…
– Иными словами, если вы нас не выпустите? – уточнил Иноходец, к волеизъявлению которого тут уже не раз апеллировали.
– Именно.
– В этом случае, – Эпинэ рассеяно обозрел дважды палёный интерьер, – вам, по меньшей мере, скоро надоест тушить вашу башню. Повторюсь, по меньшей мере, ведь Молнии так сумасбродны. Вероятно, мне лучше даже не знать, насколько.
Почувствовав, что сейчас произойдёт, Марианна поднялась с кресла, встала ближе к Роберу, взяв того за руку.
– Хэксо та риафти! – оставшийся безымянным глас, оказывается, тоже владел древней речью, что, впрочем, не удивительно. Наверное, он даже точно знал, что имеет в виду.
Она проснулась от холода. Спина болела с ужасной силой, и, осмотревшись, женщина поняла, почему: кто-то решил уложить её спать прямо на пол, и пол этот был земляным, да и само помещение, где она оказалась – тесное и тёмное, никто в здравом уме не решится провести в таком ночь… Не комната, нет. Яма? Землянка? Незатейливый крестьянский погреб? Однако, несмотря на такие странные обстоятельства пробуждения, на душе у женщины было спокойно, как будто ей приснился хороший сон. Отряхнув одежду, баронесса как можно быстрее выбралась наружу и осторожно выглянула из обступивших её укрытие зарослей. Надо было найти графиню Савиньяк, Пьетро, Джаниса, пусть объяснят, в чём дело. Но поблизости не было и следа её вчерашних спутников. Решив, что дальнейшие поиски небезопасны, мало ли, кого можно встретить, Марианна благоразумно вернулась. Разумеется, не на прежнее место, а в дом, точнее, домишко. Маленький и невзрачный, но именно он – женщина теперь вспомнила – дал вчера кров и ночлег беглецам из Олларии. С тревогой посмотрев в сторону города, она заметила, что дыма там больше нет. Но самым удивительным была погода: позднее лето вдруг обернулось осенью. Надо было куда-то идти, узнавать новости, достать себе еды, как-то решать свою дальнейшую судьбу, но Марианна сидела на пороге дома и почему-то просто боялась отходить от этого места слишком далеко. Надежда на то, что её отсюда заберут, была глупой, но такой горячей, что не верить было нельзя. За ней придут, надо только подождать.
Пропавшего герцога, как оказалось, нашли быстро. Стемнело в первый день осени тоже на удивление быстро, но безумствовавшие над Марикьярским холмом молнии освещали ошарашенную землю так, что не заметить человека, лежавшего ничком у самого рва, было невозможно, особенно, когда рядом бродит кругами и не переставая ржёт, почти кричит, рыжий полумориск. Нашли, вернули под родной кров и даже отмыли, поскольку закоптился герцог изрядно. Наутро герцог был бы абсолютно уверен, что вечером кто-то слишком щедро угостил его кошачьим корнем, и он проспал всю ночь не только без снов, но и беспробудно. Был бы, если бы на него не косились как на выходца. В любом случае, выживший обязан проводить ушедшего. А Левий ушёл. И его провожали.
– Уратори Квани-и-и, – дребезжали певчие. Бедняги честно затвердили гальтарские слова, но выговорить их правильно не могли. – Ти устри… пентани ме-е-е нирати-и-и…
Пентани – пентани… В висок назойливо стучалось ещё что-то, такое же тягучее и непонятное, причём стучалось изнутри. На выходе Иноходец протиснулся к подпиравшему створку входной двери Пьетро и отвёл его в сторону.
– Это может показаться странным, – севший от кадильного дыма голос оказался таким хриплым, будто его хозяин всю церемонию проспал стоя, и теперь ещё не вполне проснулся. – Но не могли бы вы перевести с гальтарского? Прямо сейчас.
– Если это так необходимо, – свёл белёсые брови послушник.
– Да. Думаю, это не займёт много времени. Правда, произношение у меня не лучше, чем у наших певчих.
– Ничего, я постараюсь понять.
– Хэксо тариафти. Кажется, так.
– Убирайтесь, откуда пришли. Причём, в весьма грубой, можно сказать, бранной форме.
– Откуда пришли? Буквально? Речь только о том самом месте?
– Да.
Его нашли у старого замка. То есть, бывшего замка. И поначалу были уверены, что нашли труп.
– Пьетро… сразу после похорон я попрошу вас очень подробно объяснить мне дорогу к тому месту… где вы в последний раз видели баронессу.
– Я провожу вас туда.
– Вы только вчера с дороги. И, кажется, все последние сутки провели на ногах, – запротестовал Эпинэ.
– Я провожу вас.
Послушник не предлагал, он утверждал, и Робер не нашёл в себе сил отказаться. В витражах церковных окон дробилось и смеялось солнце. Слишком тёплое для осени, достаточно живое для надежды.